Из воспоминаний моей мамы Петрухиной Галины Александровны (до замужества Андреевой) и моей бабушки Андреевой Веры Афанасьевны (до замужества Захаровой).

Много война принесла горя нашей деревне Сеглицы. Одного мальчишку лет 17-18 (он возил партизанам продукты, а обратно вёз дрова) остановили немцы и стали кричать: – Партизан, партизан! А он по глупости (они жили бедно) нашёл гильзы от патронов и положил себе в карман. Немцы стали его обыскивать и нашли эти гильзы. Арестовали его. Созвали всю деревню, впереди поставили его мать. Его раздели, избили, искололи штыками и заставили рыть себе яму. Он, истекая кровью, вырыл себе яму, его ещё живого толкнули в эту яму, он успел крикнуть: – Мамка!

…и его засыпали землёй. Мать потеряла сознание. После войны на кладбище в деревне Сеглицы установили памятную гранитную плиту с надписью: «Здесь покоится зверски замученный… такой-то».

У Афанасия и Александры Захаровых (моих прадедов) был большой дом с огромным двором под одной крышей, один из красивых и богатых домов в деревне и чудесный сад. Александра в молодости была красивая, коса толщиной в руку, очень чистоплотная, все лежало на своих местах, все вымыто, вычищено, приготовлено. В доме вышиты скатерти, подзоры, полотенца, на окнах кружевные занавесочки. Афанасий был работящий, с утра до ночи трудился, хозяйственный, домовитый и очень любил детей.

Началась война. В июле 1941 года в деревню Сеглицы пришли немцы. Деревня оказалась на оккупированной территории.

Жилось трудно.

Однажды был такой случай.

Над деревней был воздушный бой. Сражались наши самолёты с немецкими. Наш самолёт подбили, но летчики остались живы. Дом у Афанасия и Александры Захаровых был крайний в Слепом краю деревни (еще было два края Драничин и Большой, до войны в деревне было 300 домов), рядом низина, за ним лес. Афанасий и Александра обедали. Вдруг к ним постучали. Афанасий открыл дверь и увидел двух лётчиков. Они попросили поесть. Афанасий впустил их в дом, посадил за стол. Александра дала им поесть. И, вдруг, видят в окно – к ним идут немцы. Кто-то из них, видимо, увидел куда вошли лётчики.

Лётчики спросили: – Куда нам деться, отец?

Афанасий ответил: – Сейчас я вас выведу, сынки.

Дом большой, длинный коридор, затем хлев, большой двор, который выходит в сад. Пока немцы шли по полисаднику, Афанасий успел вывести лётчиков через двор в сад, а там низина, и лес. Они убежали. Александра быстро убрала лишние ложки. Вдруг, увидела оставленную лётчиками сумку-планшет. Пока немцы входили, она быстро забросила его за печку. И Захаровы сели за стол, как бут-то обедают вдвоём.

Вошли немцы: – Где лётчики?

Захаровы: – Не знаем, мы никого не видели.

Немцы не поверили, стали орать и требовать выдать лётчиков. Затем стали бить Афанасия и Александру. Их очень сильно избили, Александра лежала на полу без сознания. Афанасий прибежал к старшей дочери Вере босиком, весь избитый и говорил, что мать убили. Когда Вера прибежала, увидела на полу всю избитую, без сознания, свою мать. Но она была жива. А лётчики сумели уйти.

Мой отец Александр Яковлевич Андреев (рассказывает Галина Александровна) до войны был лесником, лес знал как свои пять пальцев. Сколько он выводил ребят после боя к партизанам. У него было много благодарностей, написанных на клочках бумаги, он их долго хранил.

Это было в начале войны, когда немцы ловили коммунистов, комсомольцев. Однажды, отец шёл из Плюссы, с работы. Идя по лесу, километрах в полутора от деревни к нему навстречу вышел человек, весь оборванный, заросший. Спросил: – Скажи, немцы в деревне есть? Отец ответил, что утром не было, а сейчас не знает.

– Принеси что-нибудь поесть, я не ел несколько дней – попросил мужчина.

Отец пришёл домой и сказал маме, что его вызывают на работу на несколько дней, и чтобы она собрала ему что-нибудь поесть с собой и побольше хлеба. Тогда ещё в леса не уходили, поэтому была корова. Мама налила молока, дала 2 буханки хлеба, сварила яиц, сала, сливочного масла. Отец пошёл обратно в то место, где встретил мужика, но там его не было. Он стал тихонько звать, никто не откликался, лишь через несколько минут мужик вышел. Отец спросил, почему тот прятался, немцев в деревне сейчас нет. Отдал ему мешок с едой и хотел идти. Мужчина поблагодарил, потом достал листок бумаги и карандаш, спросил, как зовут отца и написал ему записку, в которой он благодарил отца и поставил свою подпись.

– Если бы ты знал, кого ты спас от голодной смерти. – сказал он.

– Мою подпись знают в партийной организации, если понадобится помощь, она тебе поможет. Но отец так и не узнал кого он спас, хотя записка хранилась много лет.

Мой отец был связной, часто приходилось рисковать, но об этом знали только несколько человек.

Мама по ночам пекла хлеб для партизан. Мы-дети сначала не понимали, куда девается хлеб, ночью от печки шёл вкусный хлебный запах, но утром он куда-то исчезал. Потом узнали, что хлеб забирали, приходившие из леса, партизаны. Деревня у нас была большая, края – улицы были по километру. Пока немцы шли от киевского шоссе 5 км, наблюдатели успевали сообщить, и партизаны уходили в лес.

Я помню себя с трёх лет, пишет Галина Александровна. Помню войну, как горели дома, как мы наблюдали из окон воздушный бой, в котором дрался наш лётчик на самолёте с немецкими самолётами и его сбили. После войны мы ребятишками ходили туда играть, так и говорили: – Пойдем играть к самолёту!

Ещё я помню, когда немцы приходили в деревню и уводили мужчин. Один раз пришли поздно вечером, когда мужчины мылись в бане. Немцы ворвались в баню и стали выводить мужиков на улицу в нижнем белье (кальсонах и рубахе). В суматохе некоторые, кто мог, убежали, а остальных, в том числе дядю Стёпу Зыкова арестовали и увели, но куда никто так и не узнал. Мужики исчезали бесследно.

Мы сидели, пригнувшись у окон, при погашенном свете и я видела, как два немца вели человека в нижнем белье (оно белое, поэтому в темноте хорошо его было видно). А мама шептала, что Стёпу повели.

Когда началась облава, муж тёти Оли, папиной сестры стал убегать и прятаться, но он был тучный и не мог далеко убежать. Он спрятался за стог сена, там его и взяли. Все, кого поймали, погибли, но, как и где никто не знал.

Помню первые землянки на острове в болоте, но мы оттуда ушли, потому что немцы стали ходить с автоматами по полям, с краю заходить в лес и оттуда стрелять. Уходили по болоту. Мама с братом Геной, которому было 6 лет и сестрой Тоней (ей было 8 лет) шли впереди, а мы за ними. Я (мне было 4 года) сидела у папы сзади на мешке с сухарями, а Люся (ей было 2 года) у него на руках. С нами уходила ещё папина сестра Оля с детьми, родная тётка с сыновьями и другие деревенские жители. Мы ушли в глубь леса на хутор. Это место называлось Лизин хутор. Там когда-то до войны жила вдова Лиза. Ни дома, ни ограды там давно не было.

Недалеко от этого хутора вырыли землянки, внутри обложили брёвнами, построили баню, каждый день её топили и мылись каждый день, чтобы не завшивить. Воды было много. Я помню и нашу землянку, и баню. Один раз меня мыла тётя Оля. Руки у неё были грубые и цеплялись за волосы. Я закапризничала, и она шлёпнула меня по мокрой попе. А ещё, когда спали в землянке, мне приснился сон, как будто меня за мизинец укусила лиса и я с рёвом проснулась и пошла к маме по нарам. Поэтому хорошо запомнила землянку и печку.

Когда жили в землянках, у нас часто ночевали наши бойцы, сражавшиеся с немцами.

Однажды отец разбудил ночью моего брата Гену и сказал:
– Сынок, нужно ребят отвести к партизанам.

У печки сидели раненые, окровавленные бойцы. Гена оделся и повел раненых в лес, к партизанам. Гене было на ту пору 6 лет. Он уже не раз водил наших бойцов после боя в лес к партизанам. Звали его в деревне Чапай. Он был смелый, отважный, озорной и очень добрый.

После войны, вспоминая эти моменты, мы спрашивали Гену, не боялся он ночью ходить в лес один вместе с ранеными бойцами?  Он говорил, что страха не было вообще.

В 1944 году наши бойцы стали гнать немцев из Плюсского района. Немцы свирепствовали, когда отступали. Они сжигали всех и всё.

Однажды, на Лизином хуторе мы услышали дикие крики, доносившиеся из нашей деревни. Шурик (двоюродный брат) залез на высокую сосну и оттуда наблюдал, а внизу собрались все: и взрослые, и дети, спрашивали его, что он видит. Но он ничего толком не видел, кроме дыма. Что-то горело и доносились отчаянные крики. Думали, что немцы гуляют.

Когда под утро всё стихло, взрослые пошли посмотреть в деревню. Они увидели сожженное гумно и там было полно трупов сожженных людей – и взрослых, и детей. Женщину, обнимавшую своих детей, девушку с длинной косой, её придавило бревном, и коса не сгорела, и многих других. Одна женщина была застрелена недалеко от сарая. Она лежала лицом вниз, вероятно вылезла из-под ворот, и её застрелили при попытке бежать. Этих людей гнали от станции Плюсса, которая находилась в 15 км от Сеглиц, собирая по всем деревням: стариков, женщин и детей и потом сожгли их у нас в деревне.

В официальной хронике Плюсского района сказано:

«С особой жестокостью фашисты действовали, когда под натиском пришлось отступать. 18 февраля 1944 года карательный отряд все население деревни Курея (она находилась в 10 по километрах от деревни Сеглицы) согнали в кузницу, и 16 человек из них расстреляли.

В Плюссе в то же время расстреляли Марию Окуневу 60 лет, Герасимова Степана 70 лет, Кузьму Артюшина — всего 37 человек. 21 февраля 1944 года в деревне Малые Льзи фашисты заживо сожгли 36 человек. Все эти чудовищные злодеяния в деревнях Запольского сельского Совета проводились под командованием немецкого коменданта Неймана, в деревнях Плюсского сельского Совета — майора Флотта».

«14 января 1944. — говорится в областных документах, — карательный отряд ворвался в деревню Замошье. Солдаты загнали жителей в дома и подожгли вместе с людьми, Тех, кто пытался выскочить из горящих домов, расстреливали. Погибло 107 человек. Среди них 40 детей, 36 женщин».

Жительница деревни Андромер Полина Дмитриевна Михайлова вспоминает:

«В феврале 1944 года мы вернулись в д.Остров из леса после трагедии в деревне Малые Льзи, где сожгли 36 человек, среди которых погибли 4 моих тетки. После того, как освободили деревню, и немцы отступили, мы возили на телегах красноармейцев, хоронили их в роще. Там же хоронили мирных жителей. В их честь поставлен обелиск». Заживо были сожжены и утоплены в колодцах 25 детей в деревне Сеглицы. Это вторая белорусская Хатынь!»

В документальной повести о разведчиках-диверсантах Игоря Борисовича Лисочкина «Бой за линией фронта» приводится письмо Ивана Яковлевича Андреева (родного брата моего деда Александра Яковлевича Андреева) учителя д. Сеглицы – участника подполья, партизанского связного, к своему брату в Ижевск:

«Дорогой брат Василий Яковлевич! Трудно нам жить, противно смотреть на фашистов, которые оскверняют родную землю, издеваются над русскими людьми. Если ты жив, всё отдай для быстрейшей победы над врагом. Фашисты расстреливают тут людей при малейшем подозрении, за связь с партизанами. Немцы из нашей родни расстреляли зятя Степу, племянника Шуру, сестру Наташу и зятя Митю, дядю Васю Окунёва с женой и их сына Гену. В папу стреляли, когда он убегал в лес. Он упал, и немцы думали, что убили его. Поэтому он остался жив, но сейчас болеет. Мама плачет день и ночь, не знает, что с Павлушей, Колей, Марусей и тобой. Фашисты убили Стёпу Зыкова – нашего соседа, убили Сашу Марулина, убили Мишу Захарова. Это только по нашей деревне, а ведь так – везде. Я это письмо пишу тебе из партизан…»

«Это письмо имело в дальнейшем свою интересную историю. На самолёте из 5-й партизанской бригады оно было переправлено на Большую землю и доставлено в Ижевск. Брат Ивана Яковлевича Андреева Василий Яковлевич прочёл его на заводском митинге, и рабочие поклялись не покидать своих цехов до тех пор, пока не будет завершён важный фронтовой заказ. Затем письмо было передано на фронт – второму брату И.Я.Андреева Павлу Яковлевичу, а оттуда – его сестре Марии Яковлевне в блокадный Ленинград.»

Только весной 1944 года, вспоминает Галина Александровна, мы вернулись домой в свою деревню Сеглицы. Я помню, приехали на санях. Почти все дома были сожжены. Наш и ещё пару домов чудом не сгорели. Ни рам, ни стёкол в окнах не было. Отец мазал русскую печку. Печь у нас была большая, занимала четверть избы. Потом в избе вставили окна, все убрали и стали жить.

На фронт отца призвали в марте 1944 года, после того как советские войска освободили Псковскую землю от фашистов. Отец воевал в Чехословакии, Германии, в Альпах. Был связистом. В любых условиях должен был наладить связь. Получил медаль «За отвагу» за то, что «в боях с немецко-фашистскими захватчиками проявил мужество и отвагу. 18 марта 1945 года в боях по расширению плацдарма на западном берегу р. Одер под артиллерийско–минометным огнём противника, прокладывал линии связи и в трудных условиях боя восстановил 16 повреждений на линии. Своевременному восстановлению связи способствовала смелость и бесстрашие красноармейца Андреева» – выписка из приказа.

На фронте ему помогала смекалка и навыки охотника. Поэтому остался жив.

В Альпах отец написал много стихов. Писал на чём придётся, после войны привёз большую стопку тетрадей со стихами. Послевоенное время было трудное, бумаги не было, и отец использовал листки со стихами на самокрутки. Мама его ругала за это, а он надеялся на свою память. Но со временем много стихов забыл. Мы запомнили те, которые он часто читал или пел. Я запомнила 4 стихотворения: «О родном крае», «Прощание с семьёй», «Родился, с неба не свалился» и «Стихи про Альпы».

Александр Яковлевич Андреев

Отрывок из стихотворения
«Родился, с неба не свалился»

Сижу, мечтаю я о доме
За столом при телефоне,
Хочу немножко написать
Про себя я рассказать.
Родился, с неба не свалился.
Родила мать, Анютой звать.
Крестили в церкви поп Никита,
Крестный, крестная-вся свита.
До крещения был немчура,
А крестили стал я Шура.
Искупает поп без мыла,
Чтоб не стыдно всем тут было,
Раза два мазком тернет
И от ребенка прочь пойдет.
Но рисовать попа не буду.
Как приехали оттуда
Мать закуску подает,
Отец вино уж разольет.
– Крестный, крестна, ешьте смело
За большое ваше дело,
Ешьте, пейте, веселитесь,
На сына много не дивитесь.
Говорят, от удивления
Росту нет, одно мучение.
И за это угощение
Крестна даст сыну печенье,
Крестный даст мне саквояж,
Одну рубашку без завяз.
Но о том писать не буду,
Как перебили там посуду,
А начну о том писать,
Как кормила меня мать.
Раза три грудной обед,
Три сухаря всегда в завет.
Отец мой Яков, крестный Кузя,
Кормят все меня от пуза.
А стал немного подрастать,
Грудь у мамки стал кусать.
Мать дает жесток ответ:
«В люльке сделан кабинет,
Ты сын к груди теперь не лезь,
То в голове круженье есть.
Ешь кашу манну с молоком,
Не то по попе ремешком.»
И так кормила меня мать,
Могу «Спасибо» только дать.
Вернусь назад немного я,
Ведь у меня были братья:
Вася, Ваня, Павел, Коля,
Две сестры: Маруся, Оля.
Жива ещё отцова мать,
Её Ириной было звать.
Всех кормили Отец и Мать,
Могу «спасибо» только дать.
Еще стал больше подрастать,
То в грязи давай играть.
Соберемся мы все в кучу,
А всегда ведь после тучи
Заливенный дождь пройдет,
Тут работы нам дает.
И бежим туда-сюда,
Где в луже больше есть вода,
Сотворим такой мы смех,
Обмажем лица для потех.
И я тогда кончал играть,
Как со слезам утащит мать.
А потом хочу сказать,
Как первый год начал писать.
Уж девять лет как я родился,
Написал и сам дивился,
Но сказать хочу одно-
Учился плохо всё равно.
Я окончил сельску школу,
Стал пахать учиться в гору,
Но про работу что писать,
Работу должен каждый знать.
А теперь хочу сказать,
Как начал с девками гулять.
Деревня Сеглицы- большая,
Всех девчат еще не зная,
С одной вечер, с другой -два,
И так летят мои года.
Женился, прожил много или мало,
Пять детей лишь только стало,
И больше б было, нет сомненья,
Но войне то нет терпенья,
И, закончились дела,
Разлучила нас война.

 

Воспоминания записала Елена Николаевна Лёвина.

Воспоминания о войне# детство, обожжённое войной#дети войны